Неточные совпадения
Мать Клима тотчас же ушла, а девочка, сбросив
подушку с головы, сидя на полу, стала рассказывать Климу, жалобно глядя на него
мокрыми глазами.
Смердяков бросился за водой. Старика наконец раздели, снесли в спальню и уложили в постель. Голову обвязали ему
мокрым полотенцем. Ослабев от коньяку, от сильных ощущений и от побоев, он мигом, только что коснулся
подушки, завел глаза и забылся. Иван Федорович и Алеша вернулись в залу. Смердяков выносил черепки разбитой вазы, а Григорий стоял у стола, мрачно потупившись.
— Брат, сядь! — проговорил Алеша в испуге, — сядь, ради Бога, на диван. Ты в бреду, приляг на
подушку, вот так. Хочешь полотенце
мокрое к голове? Может, лучше станет?
Это было варварство, и я написал второе письмо к графу Апраксину, прося меня немедленно отправить, говоря, что я на следующей станции могу найти приют. Граф изволили почивать, и письмо осталось до утра. Нечего было делать; я снял
мокрое платье и лег на столе почтовой конторы, завернувшись в шинель «старшого», вместо
подушки я взял толстую книгу и положил на нее немного белья.
— Да, не физическую. Мне кажется, ни у кого рука не подымется на такого, как я; даже и женщина теперь не ударит; даже Ганечка не ударит! Хоть одно время вчера я так и думал, что он на меня наскочит… Бьюсь об заклад, что знаю, о чем вы теперь думаете? Вы думаете: «Положим, его не надо бить, зато задушить его можно
подушкой, или
мокрою тряпкою во сне, — даже должно…» У вас на лице написано, что вы это думаете, в эту самую секунду.
Вернулся Платонов с Пашей. На Пашу жалко и противно было смотреть. Лицо у нее было бледно, с синим отечным отливом, мутные полузакрытые глаза улыбались слабой, идиотской улыбкой, открытые губы казались похожими на две растрепанные красные
мокрые тряпки, и шла она какой-то робкой, неуверенной походкой, точно делая одной ногой большой шаг, а другой — маленький. Она послушно подошла к дивану и послушно улеглась головой на
подушку, не переставая слабо и безумно улыбаться. Издали было видно, что ей холодно.
Среди ночи он проснулся и заметил, что его
подушка влажна от слез. Он не мог сразу удержать их, и они еще долго сбегали по его щекам теплыми,
мокрыми, быстрыми струйками.
— Жарко мне, вся
подушка мокрая! — говорит он слабым голосом.
Анна Ивановна приподнимает ему голову, ощупывает
подушку и перевертывает ее, потому что наволочка действительно оказывается
мокрой.
…Обложенный
подушками, весь окутанный
мокрыми полотенцами, Кожемякин сидел на постели, стараясь держать голову неподвижно, а когда шевелил ею, по всему телу обильно разливалась тупая, одуряющая боль, останавливая сердце, ослепляя глаза.
Елена протянула руки, как будто отклоняя удар, и ничего не сказала, только губы ее задрожали и алая краска разлилась по всему лицу. Берсенев заговорил с Анной Васильевной, а Елена ушла к себе, упала на колени и стала молиться, благодарить Бога… Легкие, светлые слезы полились у ней из глаз. Она вдруг почувствовала крайнюю усталость, положила голову на
подушку, шепнула: «Бедный Андрей Петрович!» — и тут же заснула, с
мокрыми ресницами и щеками. Она давно уже не спала и не плакала.
Молодая, с
мокрыми черными кудрями головка пленницы была открыта и утопала в смокшейся
подушке; уста девицы были полуоткрыты; зубы крепко стиснуты, а веки глаз сомкнуты. Она казалась спящею; но в самом деле она была в долгом, непробудном обмороке. Такою-то была привезена своими похитителями в село Плодомасово закромская боярышня Марфа Андревна Байцурова.
Укрылся одеялом с головой, сжался в узловатый комок, подтянув костлявые колени к лицу, и, точно в одно мгновение пройдя весь обратный путь от старости к детству, — заплакал тихо и горько и стал просить
мокрую, теплую, мягкую
подушку...
Больной был мужик громадного роста, плотный и мускулистый, с загорелым лицом; весь облитый потом, с губами, перекошенными от безумной боли, он лежал на спине, ворочая глазами; при малейшем шуме, при звонке конки на улице или стуке двери внизу больной начинал медленно выгибаться: затылок его сводило назад, челюсти судорожно впивались одна в другую, так что зубы трещали, и страшная, длительная судорога спинных мышц приподнимала его тело с постели; от головы во все стороны расходилось по
подушке мокрое пятно от пота.
Положив под голову вместо
подушки походную сумку, он храпел богатырским храпом, прикрыв грудь одной половиной шинели; под другой же её половиной спал, подложив под голову
мокрую от сырости руку, черноволосый мальчуган на разостланном под ним на сыром мхе войлоке.
Прошло около месяца. Помещик забыл о Петьке, а тот, почувствовав себя в силах стать на ноги, бежал с помещечьего двора. Двор этот находился близ Арбатских ворот. Долго ли и много ли прошел Петр Ананьев, он не помнил, но наутро он очнулся на скамье, покрытой войлоком, с кожанной
подушкой в головах, а над ним стоял наклонившись худой как щепка старик, и держал на его лбу
мокрую тряпку. Было это в той самой избе, где теперь жил Петр Ананьев. Старик был немец-знахарь Краузе, в просторечии прозванный Крузовым.